Народная артистка России Татьяна Васильева в последние годы всё чаще высказывается по общественно-политическим вопросам. Её недавние рассуждения о специальной военной операции вновь привлекли внимание — на этот раз не только из-за эмоциональности, но и из-за явных противоречий, проскальзывающих в её словах.
С одной стороны, Васильева прямо признаёт: общество глубоко разделено. Она говорит о друзьях и знакомых, которые против происходящего, и откровенно признаётся, что перестала говорить с некоторыми из них, потому что диалога не выходит. Это звучит честно и горько. Но дальше в речи актрисы начинается смена интонации — и появляется высокий, пафосный язык, за которым всё труднее расслышать реальное отношение.
По словам Васильевой, «такого патриотизма как сейчас не было со времён той войны». Она чувствует «страшную обиду за страну», видит стойкость в людях, которые «там», и уверяет, что «они не бегут, не отступают». Но не слишком ли резко этот пафос контрастирует с признанием, что многие просто замолкают, чтобы не ссориться?
Есть ощущение, что артистка внутренне не до конца определилась, что именно она чувствует. То она говорит о расколе, замалчивании, боли, то тут же называет происходящее проявлением особенного патриотизма. По сути, это патриотизм как эмоция — не как осознанная гражданская позиция, а как форма протеста против обиды, боли и чувства униженности, которое, как она говорит, возникает от внешнего давления на страну.
Подобные противоречия особенно заметны, когда Васильева рассуждает о полных театральных залах после трагедии в «Крокусе». Она говорит, что публика идёт в театр как бы «вопреки», чтобы показать: «народ хочет жить, чувствует себя победителем». Но разве это не естественное человеческое стремление — искать утешения в культуре, а не обязательно политическое или националистическое высказывание?
Такое ощущение, что актриса сама ищет оправдание происходящему, натягивая на него патриотические термины, потому что признать абсурд, страх или боль слишком тяжело. В этом контексте её заявления выглядят не столько как чёткая позиция, сколько как попытка успокоить саму себя. Высокие слова становятся щитом от тревоги.
Конечно, Васильева — человек театра, и выражается она театрально, образно. Но когда речь заходит о судьбах людей, о войне, которая расколола общество и повлияла на миллионы семей, за красивыми фразами особенно остро чувствуется: внутренний конфликт она так и не разрешила.
