После своего отъезда из России актёр Анатолий Белый всё чаще поднимает тему переосмысления культуры — как личного пространства, так и общенационального явления. По его словам, восприятие русской культуры для него сегодня уже не то, что раньше: оно преломляется через опыт эмиграции, новый взгляд со стороны и болезненное осознание исторических повторов.
Ощущение отдаления от российского контекста стало для Белого неизбежным. Он сравнивает эмиграцию с физическим явлением «скорости убегания» — той самой, что позволяет ракете преодолеть земное притяжение и вырваться в космос. Так же, говорит он, и его внутренний отрыв от культурной среды, в которой он жил и творил, оказался полным. «Я больше не ощущаю себя частью этого пространства», — говорит он. Теперь он наблюдает за российской культурой как за чем-то внешним, как за далёким материком, от которого его отделяют не только километры, но и принципы.
Новая реальность — Израиль, куда Белый переехал в 2022 году, — требует от него освоения иных культурных кодов. Ашкеназская традиция, иврит, восточные и западные влияния — всё это стало для него новой палитрой, в которой он ищет своё место. В интервью израильским и европейским медиа он подчеркивал, что не чувствует себя эмигрантом в классическом смысле. «Я не из тех, кто держится за прошлое. Мне интересно то, что передо мной», — говорил актёр в беседе с Yedioth Ahronoth.
Однако полное обнуление невозможно. В его моноспектаклях звучат стихи Жени Беркович и Хайпиный — не как протест, а как акт памяти и солидарности. Для Белого эти тексты — болезненное напоминание о том, как часто в российской истории слово становилось угрозой для власти. Он называет это «трагической связью поэта в России» — тем самым вечным конфликтом между свободной мыслью и режимом, который её боится.
Отношение к классикам — Мандельштаму, Цветаевой, Блоку — у Белого не изменилось, но обрело иную плотность. Ещё в юности он осознавал трагизм их судеб, но теперь это знание стало личным, пережитым. Власть, как и сто лет назад, по-прежнему боится поэта, а страх перед словом в России так и не стал историей прошлого.
«Культура не существует в вакууме. Она отражает устройство государства. И когда государство боится искусства — оно разрушается изнутри», — рассуждает Белый. Он не питает иллюзий: культура не способна остановить репрессии. Но может сохранить достоинство человека в эпоху страха.
Пожалуй, главное изменение — это сдвиг центра тяжести. Русская культура больше не является для Белого единственным ориентиром. Он перестаёт воспринимать её как родную среду, а начинает видеть как феномен, подлежащий критическому анализу. При этом он по-прежнему читает Пушкина и Бродского — но уже в пространстве, где эти тексты звучат иначе, без давления идеологии и контекста.
